Маша Рольникайте: «В 14 лет я знала, что меня убьют»

На выставке Non/Fiction Маша Рольникайте представила новое издание своего дневника «Я должна рассказать». Дневник был с ней в Вильнюсском гетто, где она потеряла маму, сестру и брата, и позже в двух концентрационных лагерях. Он существовал на клочках бумаги, обертках, обрывках мешковины и в памяти. Сегодня дневник Маши Рольникайте переведен на 17 языков и, благодаря составителю серии «Как это было» Илье Бернштейну, переиздан по-русски в авторской редакции.

Маша Рольникайте: Когда началась война, мы жили в Вильнюсе. Вильнюс оккупировали на второй день. И первые приказы оккупантов касались евреев: евреям запрещается ходить по тротуарам, евреи должны носить опознавательные знаки…

Я сидела в опустевшем папином кабинете и вела дневник, в школе мы все вели дневники. Ну что мы могли там написать в 13 лет? Какую отметку поставил учитель, кто что сказал, какой секрет выдала подруга. Но тут я уже записывала не свои школьные впечатления, а приказы, запреты.

Мне было стыдно выходить на улицу: вдруг встречу кого-то из учителей или учеников? Они идут по тротуару, а я топаю, как лошадь, по мостовой? В какой-то момент я увидела карту мира, которая висела над доской и подумала: «Боже мой, сколько народу там живет! Надо, чтобы люди знали». И стала вести записи сознательно.

В Вильнюсе из района, где жили в основном евреи, за одну ночь угнали 30 тысяч человек. А через неделю туда стали загонять людей и строить забор, сначала дощатый, потом каменный. Так мы оказались в гетто.

Нас было 18 человек в комнате. Была одна кровать, на которой спали пожилые люди. Мы — мама, старшая сестра 17-ти лет, сестренка Раечка и брат Рувик, 7 и 5 лет, спали на полу.

Я не могу слышать слово «акции». Сейчас это означает, что продукты стали дешевле, а тогда означало угон на расстрел. В 14 лет я знала, что меня убьют. Что в любую ночь могут прийти. Не так просто понимать это в 14 лет.

Наш палач, заместитель Гебитскомиссара Франц Мурер, повинен в гибели 100 тысяч человек, в том числе 70 тысяч евреев. В моем архиве есть инструкция, как обращаться с евреями, и там сказано: «Евреи — наши единственные враги, они единственные виноваты в том, что идет война. Кто будет иметь дело с евреями, сам будет рассматриваться как еврей». Людей вешали на площади с доской «Я помогал евреям».

Мурер часто устраивал налеты на квартиры. Мои бумажки лежали на подоконнике. Рядом — коробок с двумя спичками (спички в гетто были величайшей редкостью). Все соседи знали: если появится Мурер, надо жечь. Я очень боялась, что эти записки найдут, и мама посоветовала мне: «Учи наизусть». Врачи говорят, это помогло мне сохранить память. Насчет памяти я не знаю, но дневник я таким образом сохранила. Разбудите меня ночью и я расскажу вам его с любого места.

Расстрелы продолжались, через два года от 70 тысяч евреев осталось 20 тысяч. 23 сентября 1943 года еврейская полиция объявила, что гетто ликвидируют. Нас погнали к болоту и велели сидеть. Раечка спрашивала: «Мама, а когда расстреливают, больно?» Так нас продержали всю ночь, а наутро погнали на товарную станцию.

Илья Бернштейн: В гетто погибли мама Маши Тайба и младшие брат с сестрой. Старшей сестре Мириам удалось найти убежище в государственном архиве Вильнюса. Ксендз Стакаускас в течение года скрывал там 14 человек. Отец Маши, не зная о судьбе своей семьи, ушел в Россию, воевал в 16-ой Литовской дивизии. После войны вернулся в Вильнюс, где воссоединился с оставшимися членами семьи.

Маша Рольникайте: В вагоне я встретила тезку, Машу Механик, учительницу. Мы подружились, спали рядом на нарах, работали на стройке — дробили камни для укладки дороги. А по воскресеньям нас заставляли маршировать и петь песню на немецком: «Мы были господами мира, теперь мы вши мира». Я назло им сочинила песню, которая потом вошла в сборник песен гетто и концлагерей под названием «Штрасденгофский гимн».

Машу Механик расстреляли. Рабочие шелковой фабрики вывезли и спрятали несколько евреев. Тогда эсэсовцы выстроили нас в ряд и сказали, что за это ответит каждый третий еврей. Эсэсовец отсчитывал и каждому третьему велел делать шаг вперед. Я сказала: «Маша, я девятая». А она: «Нет, я». Действительно, она оказалась девятой и шагнула вперед. Понимаете, от чего зависела жизнь? От того, что я стояла здесь, а не тут. Эсэсовец пошел считать дальше. Я просила ее: «Маша, скажите, что вы ничего не знали об этом побеге!» А она ответила мне спокойным голосом: «Думаешь, если в мире станет одной Машей Механик меньше, что-нибудь изменится?»

В 50-х годах Мурер отсидел около 8 лет, а потом жил у себя в поместье в городе Грац и был сказочно богат. Но в 1961 году во время суда над Эйхманом один из свидетелей говорил о Мурере. Австрийцам некуда было деваться и они судили Мурера повторно. Судили и оправдали! И он с друзьями пошел праздновать освобождение в кафе.

Илья Бернштейн: Он был оправдан как уже один раз отсидевший, нельзя судить за одно и то же преступление дважды. Он дожил до 1995 года.

Маша Рольникайте: По-еврейски это называется «предлог для бабушки». Австриец, автор предисловия к одному изданию моей книги, написал: «Я думал, мы стали другими. Нет, не стали».

После освобождения из лагеря я весила 38 кг, мне было почти 18 лет. Я почти не могла ходить, лежала и восстанавливала записи по памяти. Бумаги в лагерях не было, я писала на чем придется, даже на мешках из-под цемента. По возвращении я исписала три толстых тетради, перевязала черной лентой и спрятала. О них знали только папа и сестра.

Я с отличием окончила вечернюю школу, поступила в Литературный институт. У меня и в мыслях не было, что мои записки в то время можно было опубликовать. Вышли они только благодаря тому, что ими заинтересовался Эренбург.

И большое спасибо за это издание («Самокат», 2016), оно уникально — и по форме, и по составу.

В завершение встречи Маша прочитала свое стихотворение на идише «Расстрел в лесу».